Убийца по прозвищу Англичанин - Страница 27

Габриель принял душ и оделся. На дворе было уже далеко не раннее утро, пышные белые облака мчались по лазурному небу, ветер гулял по Корсо д'Италия. Ночью была буря, и от порывов ветра на лужах остались крошечные белые гребешки. Габриель дошел до Виа Венето, купил газеты и стал читать их за завтраком в кафе.

По истечении часа он вышел из кафе, дошел до телефонной будки и набрал по памяти номер. Клик… ум-м… клик. Наконец послышался голос, слегка отвлеченный, похожий на эхо: «Да?»

Габриель назвался Стивенсом, одним из своих старых рабочих имен, и сказал, что хотел бы пригласить на ленч мистера Бейкера в «Иль Драппо». Пауза, снова клик, снова ум-м и словно разбился фарфор. Затем голос зазвучал снова:

– Мистер Бейкер говорит, что ленч в «Иль Драппо» его устраивает.

Затем связь прервалась.

* * *

Габриель ждал два дня. Каждое утро он рано вставал и бегал по тихим дорожкам виллы Боргезе. Затем шел на Виа Венето пить кофе у стойки, где работала хорошенькая девушка с каштановыми волосами. На второй день он заметил священника в черном одеянии, чье лицо показалось ему знакомым. Габриель напряг память, но не мог вспомнить, чье это лицо. Он попросил у девушки счет и обнаружил на обратной стороне номер ее телефона. Смущенно улыбнувшись, он, уходя, положил счет на стойку бара. А священник остался в кафе.

Днем Габриель долго проверял, нет ли за ним хвоста. Он бродил по церквям, изучая фрески и алтари, пока не заболела шея. Он чуть ли не чувствовал рядом с собой Умберто Конти. Подобно Ари Шамрону, Конти считал, что Габриель наделен особым даром, и, как и Шамрон, любил Габриеля. Иногда он заходил за Габриелем в его осевший pensione и вытаскивал его в венецианскую ночь смотреть на произведения искусства. Он говорил о картинах, как иные мужчины говорят о женщинах. «Посмотри, какое освещение, Габриель. Посмотри, какая техника, а руки – Бог мой! – какие руки».

Соседом Габриеля в Венеции был палестинец по имени Саеб, тощий интеллигент, писавший взрывные стихи и огнедышащие трактаты, в которых сравнивал израильтян с нацистами. Он сильно напоминал Габриелю человека по имени Вадаль Адель Цвайтер, возглавлявшего организацию «Черный сентябрь» в Италии, которого Габриель убил на лестнице многоквартирного дома в Риме, на пьяцца Аннабальяно.

«Я был в составе особого подразделения, мисс Рольфе».

«Какого особого подразделения?»

«Контртеррористического отряда, выслеживавшего тех, кто совершил акты насилия против Израиля».

«Палестинцев?»

«По большей части – да».

«И как вы поступали с этими террористами, когда находили их?»

Молчание.

«Скажите, мистер Аллон. Что вы с ними делали, когда находили их?»

Поздно вечером Саеб, словно призрак Цвайтера, заходил в комнату Габриеля – всегда с бутылкой дешевого красного вина и с французскими сигаретами, – садился, скрестив ноги, на пол и читал Габриелю лекцию о несправедливостях, чинимых палестинскому народу. «Евреи! Запад! Коррумпированные арабские режимы! У них у всех руки в крови палестинцев!» Габриель кивал, попивая вино Саеба и беря очередную его сигарету. Время от времени он вставлял собственное осуждение Израиля. «Это государство долго не продержится, – заявил Габриель в одном из своих наиболее памятных изречений. – Со временем оно рухнет, как и капитализм, под грузом присущих ему противоречий». Саеб был настолько тронут, что включил вариант этого высказывания в свою очередную статью.

В период обучения Габриеля Шамрон разрешил Лее раз в месяц посещать его. Они неистово предавались любви, а потом она лежала рядом с ним на односпальной кровати и просила вернуться домой в Тель-Авив. Она выступала в качестве немецкой студентки из Гамбурга по имени Ева, изучавшей социологию. Когда Саеб пришел к ним с вином и сигаретами, она восторженно говорила о группе Баадер-Майнхоф и об Организации освобождения Палестины (ОПП). Саеб назвал ее чаровницей.

– Когда-нибудь ты должна приехать в Палестину, – сказал он.

– Да, – согласилась Лея. – Когда-нибудь.

* * *

Каждый вечер Габриель ел в маленькой траттории, недалеко от своей гостиницы. На второй вечер хозяин уже встречал его как завсегдатая, который вот уже двадцать лет раз в неделю бывает у него. Посадил его за особый столик возле кухни и навалил такое количество antipasti, что Габриель начал просить пощады. За этим последовали макароны, потом набор dolci. Вместе с кофе он подал Габриелю записку.

– От кого это? – спросил Габриель.

Хозяин поднял к небесам руки в принятом у римлян жесте, означающем растерянность.

– От какого-то мужчины.

Габриель взглянул на записку: простая бумага, неизвестный почерк, без подписи.

Церковь Санта-Мария делла Паче. В час.

* * *

Ночью стало холоднее, порывистый ветер трепал деревья на вилле Боргезе. Некоторое время Габриель шел пешком – по Корсо д'Италия, вниз по Виа Венето, потом остановил такси и поехал к Чентро-Сторико.

Минут двадцать он бродил по узким улочкам и тихим площадям, пока не уверился, что за ним нет слежки. Тогда он направился на пьяцца Навона. На площади, несмотря на холод, толпился народ, кафе были переполнены, уличные художники налетали на покупателей, стараясь продать убогие картины.

Габриель медленно обходил площадь – то останавливался полюбоваться нарядным фонтаном, то задерживался, чтобы бросить несколько монет в корзинку слепца, бренчавшего на гитаре, у которой было всего четыре струны. Кто-то шел за ним – он это чувствовал.

Он направился было к церкви, потом неожиданно повернул назад. Человек, преследовавший его, стоял теперь среди группки людей, слушавших гитариста. Габриель подошел и встал рядом с ним.