Убийца по прозвищу Англичанин - Страница 29

К оглавлению

29

15
Париж

Галерея Мюллера находилась в изгибе маленькой улочки между рю Фобур-Сент-Оноре и авеню Оперы. По одну ее сторону находился торговец мобильными телефонами, по другую – магазин элегантной мужской одежды, которую ни один мужчина не стал бы носить. На двери галереи висела табличка, на которой синими чернилами было четко написано: «Только по договоренности». За толстым для безопасности стеклом окна стояли две маленькие декоративные картины восемнадцатого века работы малоизвестных французских художников-флёристов. Габриель трижды соглашался отреставрировать картину этого периода. Каждый раз это было упражнением в изысканной нуди.

Для своих наблюдений Габриель избрал отель «Лоран», маленькую гостиницу на противоположной стороне улицы, в пятидесяти ярдах к северу от галереи. Он поселился под именем Хайнрих Кивер, и ему дали маленькую мансарду, где пахло пролитым коньяком и застоявшимся сигаретным дымом. Он назвался портье немецким сценаристом. Сказал, что приехал в Париж переписать сценарий к фильму, действие которого разворачивается во Франции во время войны. Что он будет допоздна работать в своей комнате и просит его не беспокоить. Он кричал на горничных, когда они хотели прибрать в его номере. Он выговаривал официантам, когда они недостаточно быстро приносили ему кофе. Скоро весь персонал и большинство гостей отеля «Лоран» знали о сумасшедшем боше – писателе, живущем в мансарде.

По пути в Париж он остановился в аэропорту Ниццы, оставил арендованный «мерседес» и взял «рено». Агента, оформлявшего аренду, звали Анри, это был еврей из Прованса, чья семья выжила во время геноцида во Франции. В Конторе принято было называть таких, как Анри, саянами, то есть добровольными помощниками. В мире были тысячи таких саянов – банкиры, снабжавшие разъездных агентов Конторы деньгами, клерки в отелях, дававшие им жилье, врачи, тихонько помогавшие им в случае ранения или болезни. Анри не стал заполнять бумаг и выдал Габриелю «рено» так, чтобы его нельзя было выследить.

Вскоре после приезда в Париж Габриель нехотя установил контакт с начальником местной резидентуры по имени Узи Навот. Навот был розоватым блондином с фигурой борца. Он был одним из преданных сподвижников Шамрона и ревновал Старика к Габриелю. В результате он ненавидел Габриеля, как второй сын ненавидит старшего брата, и при первой возможности всаживал в спину Габриеля нож. Их встреча на скамейке у фонтана в Тюильри была холодно-формальной, как встреча двух генералов противоположных сторон для переговоров о прекращении огня. Навот дал понять, что, как он считает, парижская резидентура вполне может провести простейшее наблюдение без помощи великого Габриеля Аллона. Недоволен он был и тем, что Шамрон оставил его в неведении относительно того, зачем Конторе надо наблюдать за парижским торговцем искусством. Габриель проявлял стоическое спокойствие, выслушивая произносимую шепотом тираду Навота, бросал кусочки белой булки голубям и время от времени сочувственно кивал. Когда двадцать минут спустя Навот помчался прочь по гравийной дорожке сада, Габриель уже договорился с ним обо всем: о наблюдателях, о радиопередатчиках с надежными частотами, о машинах, аппаратуре подслушивания, 22-калиберном револьвере «беретта».

* * *

Два дня они следили за ним. Это не было особенно трудно: если Мюллер и был преступником, вел он себя не как преступник. Он приезжал в галерею каждое утро в девять сорок пять и к десяти готов был принимать посетителей. В час тридцать он закрывал галерею и шел все в тот же ресторан на рю де Риволи, останавливаясь по дороге один раз, чтобы купить газеты.

В первый день за ним следовал тупоголовый наблюдатель Одед. На второй – тоненький, как тростинка, парень по имени Мордехай, который сидел, съежившись, за холодным как лед столиком на тротуаре. После ленча он проводил Мюллера назад, до галереи, затем поднялся в номер Габриеля для доклада.

– Расскажи мне что-нибудь, Мордехай, – сказал Габриель. – Что он ел сегодня на ленч?

Наблюдатель сморщил свое тощее лицо в осуждающую гримасу.

– Ракушки. Огромное блюдо. Настоящее истребление.

– А ты что ел, Мордехай?

– Яйца и pommes frites.

– И как это было?

– Неплохо.

По вечерам другой предсказуемый распорядок. Мюллер находился в галерее до шести тридцати. Перед уходом он выставлял на тротуар темно-зеленый полиэтиленовый мешок с мусором, чтобы его ночью забрали, затем шел не спеша среди толпы по Елисейским Полям к «Фуке». В первую ночь Одед забрал мусор и принес в номер Габриеля, а Мордехай шел за торговцем произведениями искусства к «Фуке». На вторую ночь наблюдатели поменялись ролями. Пока Мюллер пил шампанское с киношниками и литераторами, Габриель выполнял незавидную обязанность – разбирал мусор. Он был столь же обыденным, как и распорядок дня Мюллера: ненужные факсимиле на полудюжине языков, не имеющая значения почта, окурки, грязные салфетки и кофейная гуща.

После «Фуке» Мюллер прогуливался по тихим боковым улицам Восьмого округа, легко ужинал в бистро и направлялся к себе на квартиру. Проведя таким образом две ночи, Одед взбунтовался.

– Может, он просто швейцарский торговец искусством, у которого не слишком успешно идет торговля. Может, вы зря теряете свое время… и наше.

Но протесты Одеда и остальных членов маленькой команды Габриеля не могли повлиять на него. Вскоре после полуночи он увидел из окна своего номера в отеле «Лоран», как у галереи остановился непомеченный фургон. То, что за этим последовало, развернулось с плавностью хореографического танца. Из фургона вылезли двое мужчин. Двадцать секунд спустя они проникли в галерею и отключили систему тревоги. Работа в галерее заняла у них меньше минуты. Затем эти двое выскользнули из галереи и залезли обратно в фургон. Передние фары дважды вспыхнули, и фургон отъехал.

29