Под деревьями царил мрак, и, продвигаясь на ощупь, Габриель вспомнил, как пробирался ночью к вилле Рольфе в Цюрихе, где обнаружил в потайном ящике стола спрятанные фотографии.
«Герр Гитлер, позвольте представить вам герра Рольфе. Герр Рольфе согласился оказать нам кое-какие услуги. Герр Рольфе – коллекционер, как и вы, мой фюрер».
Холод обладал одним преимуществом: после нескольких минут Габриель уже не чувствовал своего лица. Здесь снег был менее глубокий, но каждый шаг вел в неизвестность: то из земли торчал кусок скалы, то ствол упавшего дерева, то нора, оставленная зарывшимся было в снег животным. Четыре раза Габриель терял равновесие и падал, и каждый раз ему все труднее было вставать. Но он вставал и продолжал идти вниз по склону – вниз, туда, где его ждали Одед и Эли.
Габриель вышел на небольшую поляну, где стоял на часах охранник. Он стоял ярдах в двадцати впереди, слегка повернувшись, так что Габриель видел его вполоборота. Он не был уверен, что сможет произвести точный выстрел с такого расстояния – при своих контузиях, опухших глазах и замерзших руках, поэтому он продолжал идти вперед, надеясь, что темнота достаточно долго будет скрывать его потрепанный вид.
Он прошел несколько шагов, как вдруг наступил на сук, и тот треснул. Охранник повернулся и уставился на Габриеля, не зная, как быть. А Габриель продолжал спокойно и размеренно иди, словно сменщик, направляющийся для выполнения своих обязанностей. Когда Габриель был в трех футах от охранника, он вытащил из кармана «беретту» и нацелил револьвер в грудь охраннику. Пули изрешетили мужчину, вылетев из спины вместе с кровью, плотью и клочьями полиэфирной ткани.
Выстрел эхом прокатился по горе. Тотчас залаяла собака; за ней – другая; потом третья. В вилле зажглись огни. От поляны вниз шла узкая дорога – по ней могла проехать лишь маленькая машина. Габриель попытался бежать, но не смог. В его мускулатуре не было ни силы, ни координации, необходимых для того, чтобы бежать вниз по склону покрытой снегом горы. Поэтому он шел – и то с трудом.
Через какое-то время он почувствовал, что земля под ногами становится менее покатой, словно гора Гесслера переходила в долину. И тут он увидел огни «фольксвагена» и две фигуры – не фигуры, а тени Лавона и Одеда, топавших ногами от холода.
«Продолжай идти! Шагай!»
Он услышал сзади лай собаки, а вслед за ним – голос человека:
– Стой! Стой – стрелять буду!
Судя по звуку, они находились очень близко – ярдах в тридцати, не больше. Он посмотрел вниз. Одед с Лавоном тоже это услышали, так как полезли вверх по дороге навстречу ему.
А Габриель продолжал идти.
– Стой, я сказал! Остановись сейчас же, не то стрелять буду!
Габриель услышал урчание и, обернувшись, увидел, что овчарку спустили с ремешка и она, словно лавина, понеслась к нему. За собакой следовал охранник с автоматом в руке.
Габриель помедлил лишь долю секунды. Кого первым? Собаку или человека? У человека было оружие, у собаки – челюсти, которые могли разорвать ему спину. Собака прыгнула по воздуху к нему – он поднял одной рукой «беретту» и выстрелил в ее хозяина. Пуля попала ему в грудь, и он рухнул на дорогу.
А пес ударил головой в грудь Габриеля, и тот упал. Ударившись правым боком об обледенелую дорогу, он выпустил из руки «беретту».
Пес тотчас нацелился в горло Габриеля. Он поднял левую руку, прикрывая лицо, и пес схватил ее. Габриель вскрикнул, когда зубы пса, прорвав защитный слой куртки, вонзились в его руку у плеча. Пес рычал, тряся огромной головой, пытаясь сдвинуть его руку, чтобы насладиться мякотью горла. А Габриель отчаянно молотил по снегу правой рукой в поисках «беретты».
Пес укусил сильнее, ломая кость.
Габриель закричал от невыносимой боли. Эта боль была мучительнее всего, что делали с ним головорезы Гесслера. Он в последний раз провел рукой по земле. И на этот раз нащупал рукоятку «беретты».
Изогнув свою массивную шею, пес сумел отвести в сторону руку Габриеля и рванулся к его горлу. Габриель прижал дуло револьвера к ребрам пса и трижды выстрелил ему в сердце.
Затем сбросил с себя собаку и поднялся. С виллы доносились крики, и гесслеровские псы заливались лаем. Габриель двинулся по дороге. Левый рукав его куртки был изодран, и по руке стекала кровь. Через минуту он увидел бежавшего к нему Эли Лавона и повис у него на руках.
– Продолжай идти, Габриель. Ты можешь идти?
– Могу.
– Одед, поддержи его. Господи, что они с тобой сделали, Габриель! Что они с тобой сделали!
– Я могу идти, Эли. Отпусти меня – я пойду.
Коттедж стоял возле узкого устья реки, набухавшей во время приливов, – низкий, и массивный, и крепкий, словно корабль, с хорошей двойной дверью и окнами с белыми ставнями. Габриель вернулся в понедельник. Картина – голландская запрестольная перегородка четырнадцатого века – прибыла в среду от «Изящного искусства Ишервуда», из лондонского района Сент-Джеймс. Она была запрятана в сосновый ящик повышенной прочности, который по узкой лестнице внесли в студию Габриеля двое плотных парней, пахнувших выпитым за ленчем пивом. Габриель избавился от запаха, открыв окно и бутыли пахучего растворителя.
Он не спеша распаковал картину. Из-за возраста и хрупкости она была отправлена не в одном, а в двух ящиках: внутренний ящик сохранял ее структуру, а внешний обеспечивал ее стабильное состояние. Наконец Габриель убрал подушку из пенопласта и защитный саван из силиконовой бумаги и поставил полотно на мольберт.